Нам с мамой удалось разыскать все три виллы классика в провансальском городе Грассе: «Мон флёри», «Бельведер» и «Жанетт». На «Бельведере» даже сохранилась ёлка, якобы посаженная Иваном Алексеевичем, но это сильно похоже на выдумку. И на всех трёх виллах он представал перед нами как живой — из дневников, воспоминаний, рассказов, со страниц «Грасского дневника» Галины Кузнецовой и «Бунина в халате» Алексея Бахраха. 

Один из духовных лидеров белой эмиграции, Бунин жил здесь вполне себе шведской семьёй: он, его жена Вера Николаевна Муромцева-Бунина, его любовница — прозаик Кузнецова, её любовница — певица Марга Степун и некий Леонид Зуров, литератор, чей матримониальный статус до того, пока не будет опубликован полный текст «Грасского дневника», остаётся крайне неопределённым.

Это, наверное, нормально — жить шведской семьёй, получив шведскую премию. Причём всю эту ораву Бунин кормил-поил за свой счёт, а Вера Николаевна обувала-одевала соперницу и таскала для всех приживалов, включая Бахраха и Зурова, продукты на гору, где стояла «Жанетт», из города, а это то ещё испытание даже для молодого здорового человека.

Нет, Бунин так никогда и не сумел справиться со своей похотью, хотя все историки сходятся на том, что настоящей любовью, не плотской, а сердечной, он любил только Веру Николаевну. Вообще, сложно представить себе жизнь автора «Жизни Арсеньева», с его тонким и острым душевным сложением, без непрестанных забот жены о его пропитании, об анализах, врачах, клизмах и горшках. Без Веры Николаевны не было бы и Бунина. Далеко не всегда он платил ей тою же монетой.

Но начиналось всё почти образцово. Первая московская красавица Муромцева стала жить с тогда уже очень известным писателем по большой любви, и даже страшные события грасско-парижского многоугольника не поколебали этого её чувства к Яну, как она его называла — во всяком случае, в письмах. Переписка Бунина и Муромцевой — отдельный сюжет, в котором и нобелевский лауреат, и его супруга играют одинаково важные роли. Писала Муромцева-Бунина много и часто людям весьма сомнительным — хотя бы той же Кузнецовой, с которой находилась в переписке до самой своей смерти.



Но, повторюсь, вначале всё было по-другому. Обожжённый чудовищной историей общения с первой женой, некоей Цакни, и смертью ребёнка, Бунин счастливо бросается в новые отношения с девушкой с необычайным разрезом и цветом глаз — браком они свяжут себя значительно позже, уже в эмиграции. Совершаются дальние (в Палестину) и ближние (в разорявшиеся на глазах усадьбы родственников) путешествия, после которых выходят одна за другой книги. Пара Бунин — Муромцева выглядит монолитной, несмотря на разницу в возрасте. 

О том периоде жизни Иваном Алексеевичем написано столько рассказов, включая лучший — «Чистый понедельник», что просто глупо было бы пересказывать даже его контуры — с поездками в «Эрмитаж» и к «Яру», «Средами» у Телешова, премьерами в МХТ им. Чехова, Пушкинской премией, которой так завидовал Куприн, и почётной степенью действительного члена Академии, которой Бунин страшно гордился на протяжении всей своей оказавшейся долгой жизни: он прожил 83 года. 

Впрочем, у Бунина была близкая и мне, его земляку по Елецкой земле, черта: задолго до того, как у него начались действительные проблемы со здоровьем, писатель бесконечно выдумывал болезни, раздувая их до астрономических масштабов. «Мне уже двадцать три! И сколько-то годков предназначил мне Господь?» — не ручаюсь за полную достоверность цитаты, но подобными репликами буквально усыпаны его письма, особенно брату Юлию, выдающемуся московскому литератору. 

Очевидно в этих письмах и пристрастие будущего нобелиата к крепкому словцу, которое было весьма заметно его современникам. В частности, был найден экземпляр книги то ли Брюсова, то ли Блока, сплошь испещрённый матерными пометами. Вообще, Бунин считал себя в первую очередь поэтом и очень переживал, что эта часть его трудов была оценена современниками, конечно же, ниже, чем поэзия символизма, футуризма, акмеизма и прочих популярных тогда «-измов».

Слава Бунина как прозаика, напротив, была велика, и всё же она уступала всемирной известности Чехова и — особенно — Горького, с которым Ивана Алексеевича связывали годы близкой дружбы и потом столь же запойного разрыва: автору «Окаянных дней», подробно описавших катастрофу, в которую погрузила Россию революция, было решительно не по пути с буревестником, воспевавшим Челкашей. 

Вообще, круг знакомств и интересов Бунина, его знания литературы (энциклопедические и тем более удивительные, что он не знал иностранных языков) и русской — и не только — жизни таковы, что кажется, в его личности соседствовали несколько земных существований, не одна, а набор судеб, ибо то, чем был Бунин до отплытия последним пароходом из Одессы, и то, чем он стал в Париже–Грассе — две большие, как говорят в той же Одессе, разницы.

В характере Ивана Алексеевича, как в любой дико сложной натуре, было много разных свойств. В частности, его отношение к себе разнилось от восхищения — наподобие того, с каким относился к себе Шаляпин («Как пел! Дай бог всякому!»), — до отчаяния — из-за того, что ничего не получается, что стал он никому не нужен и мир летит в тартарары. 

На самом деле, мир при жизни Бунина летел в тартарары дважды: в русскую революцию, бессмысленную и беспощадную, и во Вторую мировую войну, которую Бунин со всем своим «семейством» сумел провести хоть и в голоде, но безо всякого заигрывания с немцами. В русской эмигрантской среде, часть которой и вовсе боготворила Гитлера, эта была большая редкость.

Он был скуп, когда речь шла о мелочах, и безрассудно щедр, когда речь заходила о миллионах. Едва ли не бОльшая часть его Нобелевской премии разошлась в качестве разовых выплат и пенсий нуждающимся писателям русского зарубежья. Уже через два года Бунин записал, что снова стал нищ, как Иов. Кстати, любопытная история связана и с самим присуждением премии. Многие полагали (хотя сейчас об этом смешно говорить: история всё расставила по местам), что среди реальных претендентов на Нобеля — Дмитрий Мережковский. Так вот, этот самый Мережковский предложил коллеге по цеху, в случае если один из них станет лауреатом, разделить премию. На что гордый Бунин, всегда (иногда до анекдота) подчёркивавший своё потомственное дворянство, ответил отказом.

Отдельная глава в жизни Бунина — это Чехов, который не только отметил начинающего писателя и подбадривал его, но — о чудо! — находился с ним в самых дружеских отношениях. И даже дал ему шутливое прозвище — «маркиз Букишон». Когда Антон Павлович завёл дом в Ялте, Бунин едва ли не ежедневно ранним утром являлся к классику для длительных бесед о жизни и литературе, причём Чехов ничем не выдавал своего превосходства, отдавая Ивану Алексеевичу пальму первенства в умении изобразить кого-то. 



Известно, что Станиславский всерьёз приглашал Бунина во МХАТ на главные роли. Благодаря Бунину мы знаем настоящего Чехова — не «певца сумеречных настроений», а человека жизнерадостного, открытого для некоторых и закрытого для других, и не всегда такого уж мягкого и пушистого, как к тому вроде обязывают звание доктора и народная молва. Из бунинских воспоминаний мы знаем, что автор «Вишнёвого сада» сказал о декадентах: «Да какие они декаденты? Их всех в арестантские роты отдать надо». Или как ответил писателю, жаловавшемуся, что его «тоска заела»: «А вы водки меньше пейте», — отрубил классик. 

Ближе Бунина у Чехова не было никого, даже Книппер-Чехова в определённом смысле была дальше. И неизвестно ещё, с кем Антон Павлович провёл больше времени. Хочу заметить, что и после смерти писателя и драматурга не прерывались отношения будущего нобелевского лауреата с сестрой и — особенно — матерью покойного.



Если бы не дефицит места, стоило бы рассказать ещё и том, как относился Бунин к Толстому и как прошли две их встречи. Как он одну из лучших своих вещей — цикл «Тёмные аллеи», энциклопедию любви, — писал уже очень пожилым человеком в трагическом отдалении от Родины и языковой среды. Как он вымарывал «больничный алебастр снега», меняя на просто «снег», стремясь в великой простоте и краткости языка. Как он хотел иметь своё жильё, но и в Грассе, и в Париже жил в съёмном. Как в результате всех влюблённостей остался с Верой Николаевной, главной и единственной женщиной в своей жизни. О путешествии на Цейлон. О «Красавице». О «Холодной осени». «О господине из Сан-Франциско» и «Снах Чанга». Но в короткой газетной заметке об этом не напишешь, а вот осваивать и влюбляться в творчество Ивана Алексеевича Бунина необходимо. Так же как объективно и с пониманием вглядываться в его такой непростой жизненный путь.