Дачный дом без веранды – как каравай без солонки. Вроде всё при нём, а всё равно не каравай. Так и здесь. 

Именно веранда отличает дачный дом от мастерской, кладбищенской конторы и сторожки станционного смотрителя. 

Потому что у могильщика, мастерового и смотрителя нет никакой надобности слушать осенний дождь, глядеть на мокрое оконное стекло в квадратик, прихлёбывать из старой щербатой чашки тимьяновый чай и забирать ложечкой из блюдца только что снятые с домашнего варенья пенки.





Эти полезные люди – могильщик, смотритель и мастеровой – существуют в совершенно иных, созидательных мирах. 

Они производят продукт, пусть даже в виде могильного холмика. А дачник вопиюще бесполезен, он не производит ничего, и именно для этого ему нужна веранда.

За окнами – снега, степная гладь и ширь,
На переплётах рам – следы ночной пурги…
Как тих и скучен дом! Как съёжился снегирь
От стужи за окном. – Но вот слуга. Шаги.
По комнатам идёт седой костлявый дед,
Несёт вечерний чай: «Опять глядишь в углы?
Небось, всё писем ждёшь, депеш да эстафет?
Не жди. Ей не до нас. Теперь в Москве – балы».
Смутясь, глядит барчук на строгие очки,
На седину бровей, на розовую плешь…
– Да нет, старик, я так… Сыграем в дурачки,
Пораньше ляжем спать…
Каких уж там депеш!
Это Иван Бунин, «Дядька».

Где происходит разговор? Где томится юноша? Где сейчас будет разложена потёртая колода карт? Ужели в зимней кухне? Может, в спальне? 

Нет, конечно, на веранде, где зимой в уголках оконных квадратов застывают скользкие льдышки, которые нужно растапливать пальцем, чтобы палец онемел от холода, а потом, чтобы несколько минут его покалывало. 

И чтобы всплывало в голове слово «щемящий» – совсем не понятно, к чему относящееся, так, слово само по себе.

Веранда хороша настолько, что, уезжая с дачи, хочется забрать её с собой. Иногда это удаётся. 





В самом центре Юрмалы, на туристической улице Йомас есть заведение под названием «Веранда», популярное, в первую очередь, у русских туристов, у подмосковных дачников. 
Там есть и круглый стол со скатертью, и окна в квадратик, и какой-то загадочный чай. 

В межсезонье там плавают в воздухе запах сосен и слово «щемящий», а летом там туча российских туристов бурлит и роится, пьёт русскую водку и горячий черносмородиновый сок, поёт и пляшет, падает и снова поднимается плясать.

Совсем как в Подмосковье, на дачном участке, где происходит ровно то же самое, и ни у кого ничего не щемит, потому что веранда прекрасна во все времена года, и даже летом, когда она пуста, почти что позабыта, на ней радостно горит старая люстра с двумя разбитыми рожками и освещает сквозь оконные квадраты бесконечный летний дачный праздник.

Лишь пару раз за вечер – непостижимым образом переходящим в ночь – разгорячённая хозяйка крикнет:

– Кто опять дверь не закрыл? Комаров на веранду напустите!

А летним днём веранда примеряет на себя иную романтичность. На круглом столе сушатся яблоки, превращаясь в чьи-то коричневые сморщенные уши. 

Под столом кот жрёт мышь. В углу привычно подтекает самовар. Рядом старое велосипедное колесо, которое никогда никуда не поедет, но его никогда и не выбросят. 

В дверь вбит гвоздь, на нём настенный календарь с пейзажами открыт на позапрошлом месяце. 

На подоконнике лежит дряхлый «старик» – журнал 1978 года выпуска. Пахнет пластмассовым клеем, ацетоном – чей-то ребёнок тут клеил модель самолёта, да так её и не склеил.

«Смотрит веранда заплаканными глазами зацветших стёкол. Голубые глицинии давно опали, засохли тиссы перед крылечком», – тосковал Иван Шмелёв в романе «Солнце мёртвых».

«Широкая веранда дачи выступала в этот сад и вся была заткана ветвями глициний фиолетово-голубоватого цвета, которые по вечерам сильно благоухали», – тихо радовался Валериан Светлов в новелле «Жизнь цветка».

«Запертая веранда с разноцветными стенами была нашим единственным удовольствием, а маленький китайский биллиард со своими стеклянными шарами и колокольчиками развлекал нас в длинные дождливые дни». 

А это Константин Мочульский, монография, посвящённая Достоевскому.

Веранда удивительнейшим образом превращает печаль и тоску в какое-то светлое, даже пьянящее чувство. И в этом ей нет равных.