— Александр, в самом деле, как получилось, что ваша семья живёт теперь на «три страны»?

— Наши младшие дети — двойняшки Фрол и Устинья первые два года отучились в России. После летних каникул, которые мы по традиции провели в Форте-дей-Марми, приехали в Германию. 

У меня там намечался большой гастрольный тур, а Эмма в то время была занята в международном медицинском проекте с мюнхенскими врачами, поэтому мы решили попробовать отдать детей в местную англоязычную школу (Bavarian International School). 

В Москве Фрол и Устинья учили английский, но не говорили, а тут буквально через три месяца стали общаться на нём свободно. И сказали: мы хотим здесь учиться!

Для того, чтобы наши дети смогли получить качественное европейское образование, нам пришлось оформить вид на жительство. 

Сначала Эмма получила учебную визу и пошла на курсы немецкого языка. Это был трудный период – она занималась детьми, работала, а с утра перед работой ещё ходила на курсы и ночами выполняла домашние задания. 





А в Германии с этим очень строго: два-три раза пропустишь курсы, могут аннулировать визу и придётся уезжать из страны.

В этом году дети заканчивают уже баварскую гимназию. Я очень горд, что Устинья поступила в Royal College of Music — Лондонскую Королевскую консерваторию, где она будет учиться по классу академического вокала. Это одна из лучших в мире консерваторий! 

Устинья смогла поступить сразу в три высших заведения по классическому вокалу: College Trinity Laban Conservatorie of Music and Dance, Royal Academy of music, Royal College of Music, но выбрала Royal College of Music – он под патронатом британской королевской семьи, студентов этого колледжа постоянно приглашают в Букингемский дворец петь для королевы и королевской семьи, это очень престижно и ответственно. 

Тысячи человек поступали в колледж, а поступили всего четверо, и среди них – моя Устинья. И влиять на это нельзя, в отличие от России. 

Я даже не ездил в Лондон, не мог быть с нею там, она ездила с мамой. C нынешнего сентября она начнёт там обучение. Конечно, и я, и Эмма будем приезжать к ней, будем выстраивать свои рабочие графики так, чтобы дочь подолгу не оставалась одна.

— На большую сцену всё-таки вы её вывели?

— Да, и первые пару лет она очень стеснялась. Особенно, когда 15-летней девочкой выходила со мной на сцены Crocus City Hall и Государственного Кремлёвского Дворца, где залы на 6-7 тысяч зрителей. 

Благодаря этому сегодня она смело выступает перед любой аудиторией, и, я уверен, так же легко спела бы на стадионе «Уэмбли».

С увлечением петь и писать песни на русском, английском и немецком языках она начала с 14 лет.

Поскольку она росла в Европе, слушала в основном западную музыку, общалась со своими сверстниками-европейцами, гармонически и ритмически её произведения отличаются от того, что сочиняют российские авторы, у неё другое музыкальное мышление. 

Свою музыку она создаёт очень по-западному. И уже успела выпустить два сольных альбома.

Устинья играет на гитаре и рояле. Но в итоге она пошла по вокальной стезе. Сначала я сам с ней занимался, давал основы академического вокала, но вскоре понял, что из-за моих частых гастролей не смогу уделять занятиям с дочерью должного внимания. 

Мы нашли ей педагогов по вокалу в Германии, в Италии и в Англии. Сейчас Устинья ежедневно по несколько часов занимается классическим вокалом.





— Как вы считаете, что для Устиньи лучше – поп-музыка или академический вокал?

— Я считаю, что академический вокал открывает для неё более широкие возможности реализовать себя в искусстве. Для поп-музыки достаточно уже того уровня, которым она владеет сегодня. 

И тот огромный дар, который в ней заложен от природы, необходимо развивать – такой шанс выпадает в жизни далеко не каждому! Если она воспользуется им, её ждет большое будущее в классической музыке, в этом я не сомневаюсь. 

У неё все для этого есть — такие обертона в голосе, такой необыкновенный тембр, что по первым нотам его можно отличить от множества других голосов и с уверенностью сказать: «это поет Устинья Малинина».

Теперь всё зависит только от неё: от её стараний, терпения. Мы всей семьёй будем помогать ей и поддерживать её во всём. Я уверен, через несколько лет она станет Дивой.

— Это ваши родительские амбиции?

— Мои амбиции касаются только меня и моего творчества. Что касается Устиньи, это её творчество, её судьба, и мы не имеем права в это вмешиваться, мы можем только помогать. 

Вот и сын тоже сам «проявил» себя – стал неожиданно для нас художником. А началось всё с картонных крышек от коробок из-под маминых сапог…





— Как это?

— Фролу было лет 2, когда он стал разрисовывать их с внутренней стороны. Однажды наш немецкий друг-архитектор увидел его рисунки и сказал: «Да он же художник!». 

В следующий свой визит он принёс Фролу несколько холстов и краски. Мы организовали ему пространство для работы.

Как-то я звоню с гастролей, а Эмма говорит: «Знаешь, Фрол нарисовал картину, сейчас пришлю тебе фотографию». 

И когда я увидел его работу, глазам своим не поверил: это было произведение искусства, нарисованное ребёнком, которого никто не учил рисовать! Стиль, в котором он работает, называется абстрактный экспрессионизм.

У него уже было три выставки, одна из них — персональная — в Мюнхене.

Я и в занятия фотографией его вовлек, — я сам увлекаюсь этим, — подарил ему фотоаппарат. Смотрю, он как-то не особо горит желанием фотографировать. 

Я ему сказал: «Фрол, ты знаешь, есть такой фотограф — Андреас Гурски, он свою фотографию продал за миллион долларов». «Покажи мне его работы», — загорелся сын. Я показал. «Да я могу лучше снять!!!». 

Я заметил, что он видит цельную композицию, у него круче, чем у меня, получается. Сейчас он мечтает снимать кино и хочет учиться на оператора или режиссёра, серьёзно думает об этом, смотрит фильмы, анализируя. Собрался поступать в Мюнхенскую Академию кинематографии.





— Вы, значит, увлекаетесь фотографией?

— Творческий человек всегда старается реализоваться в нескольких жанрах, и я пробую себя в разных направлениях. 

Был период, когда я возил с собой на гастроли камеру, cветооборудование. У меня была тема: я снимал залы — пустые залы и залы со зрителями. 

Может быть, я когда-нибудь к этому вернусь, и даже сделаю персональную выставку своих фотографий.

— Куда вы ездите на гастроли, помимо России?

— В Европу, в Америку, в этом году ещё и Австралия запланирована.

— Вы в основном даёте концерты для русскоязычной публики?

— Конечно, я же русский певец.

— Как же вы разрываетесь между Россией, Германией и другими странами?

— У меня такая профессия, я должен ездить на гастроли, давать концерты. Если вы зайдёте на мой сайт, то увидите, какой у меня плотный гастрольный график. Все думают, что я покинул Россию, а это не так: я живу и здесь, и в Германии.

— И как вас встречают? «Папа приехал!»

— Так обычно и бывает. Раньше дети бросались мне на шею, и я по полчаса «носил их на руках» по дому, пока они не «слезут» с меня. А теперь они уже взрослые. 

Но торжественный ужин по случаю приезда никто не отменял. Только теперь он в три раза вкуснее, потому что и Фрол, и Устинья любят и умеют готовить.





— Насколько вы чувствуете себя «вписанным» в Германию, в Европу?

— Я по определению не вписываюсь туда никак. Честно скажу, больше люблю Россию. Мне бы речушку где-нибудь в деревне, чтобы окуньков можно было половить. 

Мне это намного ближе, чем по магазинам ходить и пакеты с покупками носить. Мне бы — в поле, в шалаш, в лес за грибами, на рыбалочку рыбку половить. 

Моё детство прошло у бабушки в деревне. Это отрада для моей русской души, и я не променяю это ни на что и никогда.

— А на Рублёвке есть где окуней ловить?

— Наш дом стоит около реки, но я ни разу здесь не рыбачил. На рыбалку надо специально ехать, тогда это рыбалка. А когда живешь возле реки, это не то. 

Я, когда гуляю вдоль речки, иногда подхожу к рыбакам, вижу – они там сидят, но уловов больших как-то нет. Ну и потом, в Москве-реке ловить рыбу, сами понимаете – это только кошке на уху.

— У вас животные есть?

— В нашей семье всегда жили животные — всегда было много собак, котов и прочей живности. В Германии сейчас у нас три собаки, кот и ещё огромный аквариум с рыбками, а во дворе дома на Рублёвке кобель огромнейший бегает – немецкая овчарка-медалист — злой как чёрт. И умный!





— А лошади?

— После того, как дети уехали за границу учиться, я подарил двух наших лошадей московской конной полиции. Устинья у меня — лошадница, не может без лошадей совсем. 

Она в детстве даже в куклы не играла. Все игрушки у неё были не Барби, а лошади. Весь дом в лошадях. И сейчас дома на Рублёвке её коллекция хранится.

— На чердаке?

— Да. Из детства надо обязательно что-то оставлять. Дети вырастут — будут потом радоваться. Это ж так здорово: вернуться в дом, где ты родился, где прошло твоё детство, и найти на чердаке свои старые игрушки и старые тетрадки с первого класса. Мы с Эммой сохранили их.

— У вас с Эммой в этом году, 13 февраля, было 30-летие свадьбы. Получается, ваши концерты каждый год в Crocus City Hall на День святого Валентина, 14 февраля, вы посвящаете годовщине свадьбы с вашей женой?

— Это удачное совпадение двух значимых для меня праздников. И, конечно, концерт в «Крокусе» я посвящаю своей любимой жене и своим зрителям. 

Почти все мои песни — о любви. Есть, конечно, тот же «белогвардейский» цикл, но в основном весь мой репертуар – о вере в Бога, о романтических чувствах, об отношениях мужчины и женщины.

— Почему?

— Потому что я — влюблённый человек. Влюблённый не только в романс, но и в свою любимую жену.

— Здесь, на Рублёвке, многое изменилось за эти годы?

— Да... Наш дом (а живём мы здесь с 1992 года) расположен на территории бывшей соловьиной рощи, от которой, к сожалению, практически ничего не осталось. Соловьи поют только где-то у речки. 

А раньше прямо под окном пели. Рощу вырубили, понастроили много современных домов, в каждом «огороде» по 2-3 сосны, и больше ничего не осталось. 

«Огороды» — это от слова «огородить»: все поставили себе высокие заборы, чтобы соседей не видеть. Меня это очень огорчает.

Эти шестиметровые заборы смотрятся удручающе. Раньше по Рублёвке ехал, словно по лесу. А сейчас – как по коридору. Леса уже не осталось. 

У нас на Николиной Горе ещё попадаются более-менее «дикие места» вдоль речки, а на самой Рублевке, в Жуковке — там никуда не выйдешь, сразу в забор упрёшься. 

Подойдёшь поближе – так в тебя ещё могут и пальнуть, чтобы не шатался зря около «частной собственности». Такая жизнь настала – не погулять больше свободно у нас на Рублёвке. Отгородились все друг от друга.

— При такой человеческой разобщённости вы с кем-то общаетесь? Или вам некогда?

— У меня есть друзья, с кем я и в бильярд играю, и в бане парюсь. Хотя сейчас по телефону поговорил, через WhatsApp по видео пообщался, и такое впечатление, что ты уже и повидался с человеком. И не обязательно в пробке стоять, чтобы прийти в гости. 

Да и в гости тоже сейчас не так часто ходят: это становится обременительно, надо готовить ужин, накрывать на стол — проще пригласить в ресторан, их тут на Рублёвке много. 

А дома – хоромы, стол огромнейший на 20 человек, кухня с медными кастрюлями, в которых давно уже никто ничего не готовит. Это я не только про себя, так теперь, наверное, у всех…





— И в какие же рестораны вы ходите?

— В Москве — во вновь открывающиеся. А на Рублёвке — в любимые: «Ветерок», «Причал», «Царская охота»…

— А баня какая?

— У нас в Борках банный комплекс из срубов, там и паримся.

— Вы, наверное, и дела «обмываете» в бане?

— Мы тела обмываем.

— В Германии ходите в баню?

— В общественные бани нет. Но я не представляю себе дом без бани, поэтому в моём доме она всегда есть.

— В Германии, между прочим, очень серьёзное движение «зелёных», на Рублёвке его пока нет. Это к вопросу о вырубках на Рублёвке.

— Да и шубы там мало кто носит. Но в Мюнхене на Максимилианштрассе случается увидеть какую-нибудь тщательно причёсанную бабушку в шубе из «старых сундуков», из 1950-60-х годов, в старинных кольцах.

«Зелёными» больше пугают, чем они себя как-то радикально проявляют. Когда холодно становится и можно шубу надеть, люди их носят с удовольствием. Только температура там почти всегда плюсовая.

— Кроме экологии, что ещё вас беспокоит на Рублевке?

— На Рублёвке меня уже ничего не беспокоит. Я уже даже не езжу по Рублёвке. Её всё время перекрывают. Поэтому я езжу или по Новой Риге, или по Успенке по платной объездной дороге хорошо, что её построили.