— Здравствуйте, Леонид! Начнём с истоков. Вы помните свой самый первый в жизни гонорар? На что вы его потратили?

— Первые в своей жизни деньги я заработал в 15 лет, когда давал уроки игры на гитаре. Тогда же я переписывал хорошую музыку людям за небольшое вознаграждение. 

А ещё мы с группой «Града» выступали на танцах, вход стоил один рубль. И мне сейчас трудно вспомнить, за какую именно деятельность был получен первый гонорар. 

Тратились эти деньги всегда опять на музыку – музыкальное оборудование, потому что всё равно никакой особой еды или вещей в стране не было, на которыеможно было бы потратить дополнительные деньги.

— Вы же с самой юности были связаны со сценой. Расскажите о вашем первом знакомстве c подмостками.

— В школе мы делали драматические постановки. Это были и музыкальные истории. Мне повезло. 

Папа моего одноклассника Васи Борисова был цирковым артистом, и он рассказывал нам про режиссуру и сценическое мастерство. 

Меня всё это увлекало, я прочитал много книг, Станиславского в том числе...





— Расскажите, как родился ваше неповторимый стиль «босоного мальчика». Длинные волосы, свободная одежда...

— У меня была девушка в институте – скрипачка Света, замечательный совершенно человек, очень умная и талантливая. 

Она мне говорила: «Ты когда на сцену выходишь, у тебя такой вид, будто студент физтеха собрался исполнять поп-музыку». 

А у меня после армии была такая короткая стрижечка. Шрамы зажили, снежный карельский налёт сошёл, а лицо московского интеллигента каким было, таким и осталось. 
Так вот Света говорит: «Тебе нужно что-то с собой сделать, отрастить волосы, придумать какой-то хаер. 

Ты поёшь и играешь на пианино, это как-то несценично, лучше возьми в руки гитару, и так далее».

— В общем, девушка Света стала вашим первым имиджмейкером.

—  Точно. Волосы, зараза, долго росли, это был адский период. Сначала я был похож на Бонифация, потом стали немножко свисать букли. 

Я стал изображать какого-то мафиози, гелем зализывал волосы назад, много экспериментировал, пока не нашёл стиль вот этого хиппи. 

И тогда всё сошлось. Музыка, стихия, внешний вид. 

По внутреннему состоянию мне совершенно понятна эта джазовая свобода – такое интеллигентское раздолбайство, когда ты прочитал целый шкаф книг, но при этом не гнушаешься из пластикового стаканчика портвешку с нормальными людьми где-то вмазать. 
Ещё я помню, мне один парень-танцор из какогото коллектива поставил Джереми Джексона: вот видишь, какую электронную музыку он делает. 

Он играет на гитаре и как будто в комнате подуло настоящим ветром, это не пластмассовая музыка, а с какимто объёмом. Меня это прямо поразило. 

А я слушал своего любимого Эл Джерро и думал: «Вот бы соединить понятную людям движуху, интересные живые инструменты, и чтобы внутри был культурный пласт, и сразу бы появилась атмосфера – как будто на площади сидят уличные музыканты и классно играют, – это то самое настроение». 

Так постепенно я нащупал свой стиль: записал «Босоногого мальчика» и просто обалдел, насколько всё сошлось воедино.

— Расскажите, когда вы встретились с королевой вашей жизни, Анжеликой Варум, вам сначала её голос понравился или то, как она выглядит?

— Сначала голос. Он у неё такой мягкий, вкрадчивый, обволакивающий… Я когда разговариваю со своей женой по телефону – коротко, а когда мы не вместе, то подолгу, – то понимаю, что без этого голоса просто не могу жить. 

Ей, конечно, сам Бог велел стать звездой – даже говорит она так приятно! А увидел я её впервые в Лужниках, на «Звуковой дорожке». 

Меня участвовать тогда не взяли. Я зашёл в самом конце зала, а на сцене в тот момент выступала девочка-дюймовочка, её почти не было видно: Анжелика пела «Полуночного ковбоя». 

Попсовее песни быть не может, учитывая ещё мои вкусовые музыкальные пристрастия и требования, но я встал, заворожённый, и у меня мурашки на коже появились. 

У неё ещё голосок такой детский, инфантильный. Вот эти мурашки я помню до сих пор. Позже я увидел её по телевизору, потом познакомился с её отцом Юрием Варумом.

— Вы два года служил в пограничных войсках, на советско-финской границе. Неужели не было желания всеми возможными и невозможными путями обойти армию стороной?

— А я сам хотел служить. Эмоциональный такой был, любовь была безответная к однокурснице, прямо сердце рвалось, я ничего не мог с этим поделать, – так что надо было полностью поменять свою жизнь. 

В общем, я сам пришёл в военкомат и попросился в армию. Но мне сказали, что набор заканчивается 15 июля, а поскольку 18 лет мне исполнялось 16-го, то в военкомате посоветовали прийти осенью, что я и сделал.

— А мама не говорила: «Одумайся, сынок, отучись сначала в институте?»

— Мама не знала, что я в армию собрался. Я пришёл к ней, когда уже меня постригли наголо, – она долго не открывала дверь, потому что не могла узнать меня, когда смотрела в глазок: звонит какой-то незнакомый человек, да ещё на лестничной клетке было темно. 

Ну а потом, что ей оставалось делать? В принципе мама с ранних лет уже относилась ко мне, как к человеку взрослому и самостоятельному.





— Когда вы почувствовали, что армия – это не убежище от своих личных проблем, а нечто гораздо более серьёзное и жёсткое?

— Да сразу почувствовал. На призывном пункте, когда нас провожали, кто-то принёс спиртное: я напился за всю компанию в поезде, когда мы ехали в Карелию, и меня заставили потом мыть весь этот поезд. 

Нас привезли в город Кемь, построили, было ужасно холодно, осень промозглая, ноябрь. И прапорщик говорит: «Значит так, бойцы. Сюда Екатерина ссылала людей к такой-то матери, а мы с вами поедем ещё дальше». 

Нас запихнули в грузовик, и мы ехали целую ночь, в Калевалу – там, на учебной заставе, всё и началось. Я многого ожидал, но, конечно, было тяжело невероятно.

— А теперь поговорим об эстраде. Какой ваш концерт вам дался сложнее всего?

— Сложные концерты бывали, но какой из них сложнее – трудно сказать. Первым, пожалуй, приходит на ум концерт в «Олимпийском» в 1995 году. 

Я, естественно, очень нервничал, это был знаковый для меня первый большой концерт. В ночь перед ним я понял, что у меня огромный ячмень на глазу, и я удалил его себе сам. 
Почти не спал. Был ужасно уставшим. А сложным был концерт после него, потому что 16 апреля мне нужно было выступать в Магнитогорске во Дворце спорта. 

И вот там в гримёрке я упал в обморок...

— А теперь давайте немного о личном. Вы бываете во многих городах и странах, но есть ли город, в котором чувствуете себя «дома», откуда не хочется уезжать?

— Я очень много путешествую по роду деятельности, меняю дислокацию, и мой дом — это всегда моё гнездо, вне зависимости от того, в каком городе он находится. 

Но так уж получилось по стечению обстоятельств, что Москва, Подмосковье и Майами – основные точки пребывания. А городов,в которых просто нравится бывать, довольно много.

— Каков идеальный день Леонида Агутина?

— Идеального дня, конечно, не существует. С одной стороны, идеальный день можно провести в Майами: просто пойти с утра на море, потом на теннис, потом в итальянский ресторан с женой. 

Это будет отличный, великолепный день, когда на душе спокойно и приятно. Но если таких дней будет много подряд, то станет тревожно, потому что я почувствую, что чегото не сделал, что-то упускаю. 

С другой стороны, идеальный день — это когда я сделал кучу дел, и все они удались. Отработал классный концерт. 

Безумно уставший пришёл домой, а там – прекрасный ужин, ровно то, что я хотел съесть. И это тоже великолепно. Поэтому главное – чтобы все идеальные дни были разными. В этом кайф жизни.