Париж сейчас похож то ли на современные Помпеи после того, как оттуда ушли все туристы, то ли на декорацию к сказке про Спящую красавицу. 

Я живу в Марэ – это средневековая часть города, туристы всегда бродили здесь толпами. Сейчас на пустых улицах главный звук – весеннее воркование голубей, которым нет дела ни до какой эпидемии. 

Из всех видов досуга в «столице развлечений» самое излюбленное выглядит вот так: парижанин стоит у открытого окна, в одной руке у него бокал вина, в другой – горсть крошек, которые он бросает голубям. 

Иногда он неторопливо переговаривается с соседом из дома напротив, который занимается точно тем же. Думаю, что когда эпидемия закончится, и нас выпустят из домов, мы будем похожи не на Спящую красавицу, которую поцеловал принц, а на длинные бледные ростки картофеля, провалявшегося всю зиму где-то в подвале.





Ветер треплет полуоборванные предвыборные листовки и плакаты политиков – этой весной должны были состояться муниципальные выборы. 

«Парижане! У вас нет времени для раздумий!». Ну, времени-то, положим, сколько угодно. Первый тур провести успели, но когда состоится второй – не известно никому. 

За стёклами ресторанов громоздятся пирамиды из стульев, на стенах остались грифельные доски с полустёртыми объявлениями: «Сегодня, 14 марта, блюдо дня – тюрбо по-нормандски с муссом из сельдерея». 

Хозяин соседнего бара просто убрал в зале столы и стулья, поставил стол для пинг-понга и теперь целыми днями играет со своим сыном-подростком, в перерывах сам наливает себе из кранов пиво, а ребёнку – колу. 

В лавке хозяйственных товаров владельцы, торопясь, забыли выключить радио, и теперь оно рассуждает, рыдает, поёт, хохочет, а иногда голосом президента Макрона обращается к соседним молчащим домам.

На первом этаже соседнего с нашим дома находится трюфельная лавка, где продавались трюфели как таковые, трюфельное масло, трюфельная соль и так далее. 

Теперь у них на витрине объявление: «В связи с вирусом COVID-19 мы начали торговать предметами первой необходимости. У нас вы можете купить рис, муку, сахар, масло».





Это уже напоминает «Девяносто третий год» Виктора Гюго, голодный революционный Париж. «Общественные парки были перепаханы, в садах Тюильри работал плуг». 

Магазины непродовольственных товаров глухо закрыты. На нашей улице в последние предкарантинные дни появился новый бутик какой-то страшно дизайнерской одежды – сплошь дырки, черепа и перья. 

Готовилось торжественное открытие, половину фасада успели украсить гирляндами искусственных роз, так они с тех пор и висят, уже успели выцвести на солнце и покрыться пылью.

Настоящие, живые цветы на клумбах умирают – их никто не поливает, ограды парков и скверов закрыты на замок. 

В саду особняка Ламуаньон, построенного королём Генрихом Вторым для своей внебрачной дочери, Дианы Французской, выросло целое поле никому не нужных пурпурных тюльпанов.

У меня была безумная мысль перелезть через ограду и сорвать хотя бы несколько штук, я опомнилась только, когда сообразила, что из всех способов нарушить законы французского государства этот – самый бредовый.

Для того, чтобы вылезти на свет Божий, мы сами себе пишем справки: «Я, такой-то, проживающий по такому-то адресу, выхожу...» и указать причину. За товарами первой необходимости. 

В аптеку. Выгулять собаку или ребёнка. Ставим дату, время и расписываемся. Постепенно эти бумажки накапливаются, их не успеваешь выбрасывать, они обнаруживаются всюду, от них нет спасения. 

Мы берём эти самопальные пропуска с собой, чтобы предъявлять полицейским патрулям. Обычно это очень молоденькие, очень хорошенькие девушки. 

Иногда они подстерегают нас возле полицейских машин, а иногда разъезжают по району на лошадях, как всадницы Апокалипсиса.

Среди уважительных причин для выхода из дома – занятия спортом. Это главное спасение от тоски и уныния. 

По вечерам, когда мой сын по сети играет в «Мафию» с оставшимися в Москве одноклассниками, мы с мужем занимаемся пробежками. 

Любые упражнения разрешены строго в индивидуальном порядке, поэтому мы, как заядлые конспираторы, держимся на расстоянии друг от друга и старательно делаем вид, что не знакомы.

Можно добежать до Центра Помпиду и фонтана Стравинского, он выключен, шланги, по которым проходила вода, лежат на пересохшем бетонном дне, как мёртвые змеи. Но чаще мы бегаем вокруг площади Вогезов. 





В одном из окружающих её домов есть квартира, очевидно, очень большая, с двумя огромными балконами, выходящими прямо на площадь. 

Не знаю, кто эти люди, живущие там, но когда бы я там ни появлялась, столы на балконах сервированы, я слышу непрерывный звон бокалов, музыку, разговоры на английском языке и весёлые восклицания. Современный «пир во время чумы» выглядит именно так.

Иногда светлым солнечным днем, когда возвращаешься с пробежки или после похода в магазин, кажется, что идёшь по самому обыкновенному, нормальному городу, только ранним-ранним утром, когда только рассвело, жители ещё не проснулись, не открылись магазины и дети не пошли в школу. 

Так оно в общем и есть. Этот странный мир вокруг нас, то, что мы видим сейчас, – утро только начинающегося, долгого, ещё непонятного нам дня.