— Что нам ждать в «Барвихе» от вашего спектакля?

— Это классика. Ни одного слова я не изменил в пьесе, просто немного сместил акценты, обострил ситуацию, и это проявило новые смыслы. Но при этом глубина чеховская остаётся – может, только добавляется современное звучание.

Я постарался, чтобы наш спектакль не походил на другие постановки по Чехову, нашёл оригинальное решение этой пьесы, поэтому те, кто видел «Дядю Ваню» в других театрах, вне всяких сомнений, у нас не заскучают. У нас – стилизация, но, тем не менее, это не осовременивание Чехова.

Мы не переносим действие в наше время, эпоха остаётся, но персонажи говорят на сегодняшнем языке, при том, что это чеховский текст. Мне кажется, и Елена Андреевна представлена у нас гораздо глубже, чем то, как её обычно представляют. Например, она играет у нас на сцене Чайковского.





Для меня Елена Андреевна – талантливый человек, который отказался от своего будущего ради служения человеку, которого не любит. Это одна из важных тем нашего спектакля: подмена понятия настоящей веры, отношения к вере.

На сцене очень много идолов, например, оклад без иконы – для многих героев пьесы, как оказывается, важен не столько сам Бог, сколько вера, которую символизирует оклад.

Есть маленький портрет сестры Войницкого, Веры Петровны, огромный портрет Серебрякова – это всё символы, это кумиры, которым поклоняются герои спектакля.





— В чём основной лейтмотив вашей постановки?

— У каждого персонажа пьесы много вопросов, и к самим себе, и к окружающим. На мой взгляд, Астров, которого играет Антон Хабаров – это лучший Астров, которого я видел.

Антон, мне кажется, всем конкурентам даёт фору. Он и по возрасту «попадает», и по внутреннему миру. В пьесе есть сцена, когда Астров выпивает, и Соня говорит ему: «Умоляю, не пейте больше. Это так не идёт к вам!».

В нашем спектакле вы действительно увидите, что это ему не идёт. И как это страшно, когда русский человек начинает пить, причём не просто так, а от душевной боли. Вы понимаете, отчего это происходит, но это не идёт этой утончённости Астрова. А причина этой боли обозначена уже в первой сцене, она является отправным, самым важным вектором…

В пьесе очень много смешного, и мы даём нотки трагифарса. Потому что смешное и трагическое всегда рядом. В первой сцене, в диалоге Астрова и няньки, уже звучит вот этот страшный, вечный вопрос Астрова к самому себе: зачем я? Кто я? Что я? Такой гамлетовский вопрос. Кто я и для чего?





А самое главное – ощущение нужности или ненужности того, что он делает. И страшное, жуткое ощущение того, что он невольно стал участником убийства человека, который умер по его вине, на операционном столе.

Это то, чего не может простить себе Астров. Это чувство вины разрушает его. Доктор, который не любит пациента, – это крах, крах всему. Но в конце он понимает, что самое главное – быть чудаком. Человеком, который способен любить. То есть, не количество, а качество. Надо любить, а не быть донжуаном, который идёт от одной женщине к другой.

Кстати, интересный факт: когда Антон Павлович Чехов посмотрел премьеру «Дяди Вани», то написал Станиславскому, который сыграл Астрова: «Вам нужно спермину добавить в эту роль, спермину!». Это о многом говорит, очень остро ощущал Антон Павлович этого персонажа.

Надо сказать и про ещё одного персонажа пьесы – собственно Ивана Петровича Войницкого, которого сыграл я. У нас с моим персонажем один возраст – 47 лет. Конечно же, есть большая разница: 47 лет тогда и сейчас.





У моего Ивана Петровича надежды чуть больше, всё-таки сейчас 47 лет – это ещё не конец, ещё можно начать жизнь заново. Но мой герой списал себя со счетов – он, действительно, просто упустил время, все свои годы потратил впустую и перспектив нет. В этом его трагедия. Для Войницкого, человека интеллектуального, образованного, мыслящего, это сильнейший удар – понимать, что в 47 лет ты ничего не создал.

— А как вы готовили сценографию?

— Спектакль получился очень стильный, со множеством ярких, запоминающихся образов и символов. Декорации и костюмы помогла мне создать моя жена, которая выступила как соавтор сценографии.

На сцене много рассады: замысел спектакля возник во время самоизоляции, когда я покупал много рассады, ящики с рассадой у нас были повсюду. Так постепенно возник и образ нашего «Дяди Вани» – сцены из деревенской жизни.

И в зале у нас много рассады – я обыграл слово «рассадка», заполнив зал помидорной рассадой (в Губернском театре места, которые нельзя занимать из-за COVID-а, заменены горшками с рассадой – ред.).





— Как вам кажется, кто придёт на вашу постановку в «Барвихе»?

— Я знаю, кто приходит ко мне в Московский Губернский театр, у нас всегда полный зал. И вместе со снятием ограничений приходит всё больше и больше зрителей. Интерес очень серьёзный, от школьников, проходящих Чехова на уроках, а наши пьесы позволяют воспринимать Антона Павловича не как тяжёлую хрестоматию… И, конечно, старшее поколение, которое заново открывает для себя Чехова.

А что касается «Барвихи» – увидим! Я уже играл там, и, кстати, первый драматический спектакль, сыгранный на этой сцене, был мой «Сирано де Бержерак».

Помню, что в зале была тишина, мы никак не могли взять в толк, что происходит. Для понимания: на всех других площадках у нас был фурор, и зал очень живо и бурно реагировал. А после спектакля я встретился с друзьями, которые сказали, что это был колоссальный успех – здесь серьёзная публика, и она не реагирует столь живо.





— Как известно, Антон Павлович Чехов был заядлым дачником. А вы – загородный житель?

— Нет, я – москвич. На дачу выезжаю редко: она находится далеко. Зато там река есть… Просто у меня волжские корни. Для меня Волга – главная река. Поэтому хочется к ней поближе, пусть даже не к Волге, а к Оке. На Оке есть и есенинское Константиново, любимое…

Так что на дачу нам далеко добираться, но зато воздух там совершенно другой. На самоизоляции мы, конечно, уехали туда, ведь с детьми невозможно сидеть взаперти. Сочувствую всем, кто находился в квартире. На даче мы хотя бы гуляли на закрытой территории. 

— То есть вы храните традицию советской дачи?

— Да, и не думаю, что в этом есть что-то зазорное. Не хотел бы переезжать в коттедж.

Когда в квартире живёшь, это экономия времени. Если бы я жил где-то рядом с Москвой, мотаться, добираться до работы полдня – лучше я это время потрачу на детей. Мне это гораздо важнее, чем стоять в пробке.





— Вы когда-нибудь думали о переезде на Рублёво-Успенское шоссе?

— Честно говоря, нет. Хотя Концертный зал в Барвихе обладает своим особым очарованием, чтобы провести там время, всё вокруг там способствует «продолжению банкета». После спектакля – ужин, и так далее, приятное времяпровождение.

— Как вы думаете, почему Антон Павлович Чехов сегодня остаётся таким актуальным?

— Мне кажется, пьесы о страстях человеческих будут актуальны всегда. Страсти человеческие кипят и с годами не меняются, как бы не развивались технологии.

— Кстати, о соцсетях – ими люди вашего поколения обычно интересуется походя, а вы там везде активно есть. Вам интересно следить за тем, как развиваются технологии общения?

— Постольку-поскольку. Если это связано с продвижением моей работы – театра или кино, то конечно. Общение со зрителем – это важно. Да и зритель разный, тот, что смотрит телевизор, обычно не смотрит сайты в интернете, а те, кто сидят в tik-tok, тоже не залезают особо в обычный интернет.





Поэтому, работая со многими соцсетями, я захватываю разные аудитории. Хотя аудитория того же tik-tok удручает, там есть молодые люди, которые зарабатывают уже много больше, чем все мои коллеги. Но их знания…

Мне печально. Глядя на своих детей, понимаешь, что противопоставить профессии блогера и тик-токера даже собственную профессию – артиста – сложно. Это подрывает желание детей чего-то добиваться.

Нет ничего страшнее мира дилетантов. Вы пойдёте к дилетанту-врачу? Поедете с таксистом-дилетантом? Может быть, новые веяния, новая волна всё изменят.