Лучшее, что может быть в музейном мире, – разумеется, мемориальные музеи-усадьбы. В них есть всё. И экспозиция в стеклянных шкафчиках-витринах, и научные сотрудники, которые наполнили все эти упоительные шкафчики бесценными предметами – свидетелями прошлого, и личность героя, которую раскрыли и продолжают раскрывать научные сотрудники и не только они. Тут же и подлинные стены, и старинные деревянные оконные рамы с металлическими шпингалетами, и крыльцо поскрипывает точно так же, как оно поскрипывало сотни лет назад.





Музейное пространство радостно выплёскивается за официальные музейные границы, растекается вокруг на многие – даже не скажешь «километры» – вёрсты. Рельефы, виды, тракты, сенокосы, перелески, радуги, закаты. Вот музейное пространство уже выбилось из планетарной атмосферы и свободно путешествует в границах Солнечной системы. Дух захватывает от таких масштабов.






В 1804 году бабушка маленького Пушкина Мария Ганнибал купила у вдовы капитана Ильи Яковлевича Тинькова деревню и усадьбу под названием Захарово. За 28 тысяч. Бабушка могла себе позволить такой маленький каприз. Тем более в Москве подрастал внук, и деревенские просторы были для него совсем не лишними. Внук беспокоил бабушку. Она писала: «Не знаю, что выйдет из моего старшего внука. Мальчик умён и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком... из одной крайности в другую бросается, нет у него середины».

Деревня, впрочем, на него подействовала. Биограф Пушкина писал: «Едва дохнул он привольным воздухом сельской природы, как сделался неузнаваемым, в характере его произошла резкая перемена: прежняя сонливость сменилась вдруг резвостью и шалостями, переходящими всякие границы. Родители, приходившие в отчаяние от флегматичного темперамента сына, пришли теперь в ужас от такой внезапно проявившейся необузданности мальчика».






Здесь не было московской чопорности, раз и навеки заведённого порядка. Одна комната была заставлена дорогой старинной мебелью, а в соседней могли быть голые стены и стоять всего один соломенный стул. Многочисленная, но при этом практически всегда подвыпившая и весёлая дворня. Песни, забавы, хороводы, горелки, гармоника. Мальчугану всё это безумно нравилось. Жаль, что современные музейщики стесняются воспроизвести подобный антураж. А им ужасно хочется, я знаю. Прогулки и поездки (три версты в один конец) в усадьбу Большие Вязёмы. Двести лет назад для этого не требовалось переходить Можайское шоссе с его безумным трафиком. Старый Смоленский тракт особой интенсивностью движения не отличался.






В пушкинские времена в Больших Вязёмах властвовала Наталья Петровна Голицына, безобразная старуха, на физиономии которой колосились густые чёрные усы. За это она получила прозвище le princesse Moustache (княгиня Усатая). Мы не можем и представить себе это украшение – фотографии в то время не существовало, а художники, конечно, не отваживались такое изобразить. Пушкин неоднократно видел эту барыню, и спустя четверть века вывел её главной героиней повести «Пиковая дама». А ещё в ограде здешней церкви похоронен был маленький Николай, брат Пушкина и тоже Пушкин.



Наталья Петровна Голицына


В 1811 году бабушка продала Захарово полковнице Харитонии Ивановне Козловой. Уже за 45 тысяч рублей – бабушка, по всей видимости, знала толк в коммерции. Продала отчасти потому, что Пушкин поступил в лицей и в подмосковной даче больше не нуждался.





Нам же в наследство от этой коммерческой сделки досталась возможность гулять ранними зимними вечерами по тропинкам Вязём и Захарова и бесконечно страдать. Ведь на самом деле нет ничего хуже, ничего беспощаднее, чем мемориальные музеи, а, тем более, усадьбы. Ты смотришь в то же самое окно, в которое смотрел когда-то юный Пушкин, видишь в нём тот же ландшафт, тот же закат, но тебе это, увы, не поможет. Пушкин смотрел и стал великим, а ты смотришь и не станешь. И в этой простой и безжалостной формуле кроется многое, может быть, сам смысл жизни. Кто-то создаёт мемориальные музеи, в честь кого-то создают мемориальные музеи, а кто-то всего-навсего их посещает.