Вы назначили интервью на половину девятого утра. Всегда встаёте рано?

Да, я встаю рано. И еду в театр. У меня ранние репетиции. Хотя иногда отоспаться тоже важно. Сейчас такая ситуация, что репетиционный процесс на выпуске, и я каждый день приезжаю в театр к девяти тридцати – десяти.

А во сколько заканчивается ваш день?

Ложусь спать в час-два. 

То есть вполне по-богемному…

Это не связано с богемностью. Я заканчиваю работу иногда в семь-восемь, а иногда – в девять, десять, одиннадцать. Это же не только репетиции. Ещё и встречи, и деловые ужины. Просто сидение за компьютером, написание сценариев, наконец. 

Какую часть вашей жизни занимает административная работа?

Большую.

Вам нравится?

Да, я получаю от неё удовольствие.

Сейчас в театре на Малой Бронной идёт ремонт, ваш кабинет сохраняется?

Да, сохраняется.

Как идёт ремонт? И когда он закончится, с вашей точки зрения?

У меня не может быть точки зрения по этому поводу. Есть план завершения ремонта. Театр должен открыться в сентябре следующего года. Он реконструируется в несколько этапов, и часть реконструкции была завершена ещё до моего прихода. Реконструкция коробки сцены и оборудования идёт полным ходом, происходят капитальные перемены: меняются перекрытия, перекладываются стены. Ремонтируют и вестибюль, и фойе. 



Всё идёт по плану?

Да. Спасибо московским властям, которые в этот непростой период помогают нашему театру и столичным театрам вообще. У нас зарплаты людей складываются из собственных заработанных средств. А такие средства на сегодняшний день отсутствуют, поскольку мы уже полгода не играем спектаклей. Это так называемые «выпадающие» доходы. И именно их городская власть театру компенсирует, чтобы мы могли людям платить зарплату. 

Почему из логотипа театра исчезло слово «Малая»? Это была ваша идея?

Моя. Чтобы повысить кликабельность или узнаваемость названия. Привлечь больше молодой публики. Что такое молодая публика? Это скорость, ритм, быстрота. «Театр на Малой Бронной» – это официальное название, оно никуда не денется. Нам показалось важным ввести в оборот короткое «Театр на Бронной». Такое словосочетание, которое стало бы более узнаваемым для молодой публики, чтобы его было быстрее и легче произносить, чтобы оно вошло в обиход.

Вы сейчас репетируете «Бесов». Что рублёвской публике ждать от этого спектакля?

«Барвиха Luxury Village» – объективно прекраснейший зал. И если бы в центре Москвы такой зал существовал, было бы очень неплохо. Это отличный black box.

Простите, что?

Black box. Чёрная коробка. Так говорят о сцене, в которой нет традиционного разделения на амфитеатр, зрительские ряды и итальянскую сцену. Black box – это очень популярные в Европе пространства, которые позволяют по-разному выстраивать зал, отношения со зрителем и сценой.  «Барвиха» – прекрасный black box, который хорошо оборудован и эстетически прекрасно выглядит. К тому же это очень удобное театральное пространство. Оно располагается в условно роскошном районе, но мы, делая спектакль, не ориентируемся на эту публику. Мы ориентируемся на любого зрителя. Уже с ноября этот спектакль будет играться во Дворце на Яузе, ровно в том же виде, в котором он запускается в «Барвихе». 

А чего ждать вообще в принципе публике от спектакля… Я давно и много работаю с Достоевским и скажу без ложной скромности – я стал до определённой степени специалистом в этом деле.  Это будет мой пятый или шестой спектакль по Фёдору Михайловичу. Поэтому те люди, которые знают, что я делаю, примерно понимают, что для меня это очень серьёзная и ответственная работа, и Достоевский для меня – очень близкий автор. Нервный, резкий, сложный. Дающий огромное пространство для сложных идейных и эстетических построений. Я надеюсь, что это будет сложный спектакль, но увлекательный. И достаточно длинный. Он будет идти около четырёх часов с двумя антрактами.



Пресс-секретарь вашего театра сказала, что вы в этом спектакле вступаете в диалог с Достоевским. Не слишком ли это смелый шаг – диалог с самим классиком?

Не слишком. 

То есть для вас это нормально?

Да. Я думаю, любой читатель, который обращается к текстам, если это думающий читатель, если он воспринимает тексты не как канонический, священный текст, не как инструкцию, не как конституцию или свод законов, он вступает в диалог с этими текстами. Потому что тексты для того и пишутся, чтобы вступать с ними в диалог. Внутренний, интеллектуальный диалог.

Есть мнение, что вы ставите спектакли на определённую публику. Публику, которая раньше в театры не ходила. Публику, которая готова заплатить большие деньги за билет. Которая реагирует на то, что вы – модный режиссёр. Вы, когда ставите спектакль, каким-то образом представляете себе идеального зрителя?

Я не соглашусь, что я ставлю спектакли для публики, которая не ходила в театр. У меня очень разные спектакли. Некоторые мои спектакли привлекли в театр ту публику, которая не считала театр местом современным, модным. Это делаю не только я. Такая же публика привлекаема спектаклями Серебрянникова, Диденко и других режиссёров.

Но у меня в равной степени есть спектакли, на которые ходит именно театральная публика. И театральной публике ряд моих работ кажутся существенными, важными, привлекательными. Например, «Преступление и наказание» в петербургском «Приюте комедиантов». Или спектакль, который я делал в Варшаве. Или мои спектакли в Московском художественном театре, в «Ленкоме». Я делаю разные типы зрелищ. Разные спектакли. Люблю работать с разной публикой.

Вы не считаете, что цена в 50 тысяч рублей за первые ряды партера на «Бесов» в «Барвихе» – это дороговато?

Это очень дорого.

Вы как-то принимаете участие в ценообразовании?

Я должен подчеркнуть, что этот спектакль делается на средства Фонда Михоэлса, который мы создали. И потом передаётся театру на Малой Бронной во владение. Как только он будет передан во владение, театр сможет устанавливать свою ценовую политику. Этот спектакль дорогой и потребовал серьёзных затрат. Назначая высокие цены, мы исходили из эксклюзивности этой премьеры, пространства и из необходимости соотносить финансовые затраты и сборы со спектакля. Поэтому я считаю, что такая цена имеет право быть. Тем более, что в той же «Барвихе» есть существенно более дешёвые билеты.

Точнее сказать, были. По пять тысяч. Но их мгновенно раскупили.

Ничего не поделаешь.

В рамках этого спектакля вы сотрудничаете с ЦУМом. Универмаг предоставляет одежду для спектакля?

Именно так.

Вы участвуете в отборе одежды или это делает художник?

Мы всегда работаем с моей художницей, Ларисой Ломакиной, вместе. Она – художник по костюмам, художник-сценограф. Всегда делаем такие вещи совместно, советуясь, обсуждая. По-другому и быть не может.

Уход из МХТ им. Чехова стал для вас драматической историей? Или вы отнеслись к нему спокойно?

Нет, это была именно что драматическая история.

Вы переживали за артистов, которые остались без своего режиссёра? Или за спектакли?

Я не переживал за спектакли, я переживал за команду и отношения с Олегом Павловичем. Впрочем, эти отношения очень быстро восстановились. Прошла пара месяцев, и мы уже общались по телефону. А спустя полгода после разрыва МХТ предложил мне вернуться и поставить «Юбилей ювелира».

Вы не жалеете, что сейчас сняли из мхатовского репертуара «Мушкетёров»?

Я – не жалеющий о прошлом человек. Что было – то было, что случилось – то случилось. Я не считаю, что нужно расчёсывать эти раны.



Вы как-то следите за тем, как развиваются ваши спектакли в МХТ? Приходите на репетиции? Смотрите? Или вы их отпустили в свободное плавание?

Я отпускаю спектакли в свободное плавание. Мои спектакли идут стабильно, с точки зрения художественной составляющей, и не требуют моего активного вмешательства.

Можете назвать фамилии пяти актёров, с которыми работать вам особенно приятно?

Я никогда так не делаю, чтобы не обижать других актёров. У меня большая группа людей, единомышленников, с которыми мне хорошо, приятно и радостно работать.

Когда вы пришли в театр на Малой Бронной, коллектив, который вы там обнаружили, подошёл для той работы, которой вы хотите заниматься? Или он нуждается в причёсывании, разреживании?

Любой коллектив, который находился в застойном состоянии, нуждается в пробуждении, восстановлении своих возможностей. Это касается и административного состава, и творческого. Именно этим мы и занимаемся спокойно и упорно. Есть замечательные новые работающие актёры, есть прекрасные актёры, не задействованные в работах: их мы пытаемся загрузить. Есть люди, которые не очень вписываются в будущее театра. С ними мы мирно расстаёмся. В любом случае расставание происходит только с молодыми актёрами. Все актёры, много лет отдавшие театру, неприкосновенны. Они являются частью театра, его душой, историей. И мы ни в коем случае не пытаемся их ущемить в правах. Наоборот, мы ищем работу и стараемся, чтобы они были востребованы.

Есть распространённое мнение, что театр в том виде, в котором он существовал в советские годы, стационарный, финансируемый государством, существовать в нынешних условиях не может. Вы возглавили именно такой театр. Как вы считаете, эта организационная форма ещё жива? Она имеет право на существование?

Да, абсолютно жива. Я считаю, что репертуарный театр – это большое достижение, важная институция, и считаю, что её надо сохранять. Это не только российская форма существования театра. Так же живут немецкий, польский театр. Я настаиваю, что система репертуарного театра, театра-дома – это важная культурная институция и достояние русской культуры.



Скажите, ваш отец, известный кино- и телекритик Юрий Богомолов, как-то следит за вашим творчеством? Приходит на ваши спектакли? Подсказывает что-то?

Естественно, родители приходят ко мне на спектакли. Но я бы не сказал, что мы особо обсуждаем мои работы. Они приходят, радуются тому, что я делаю. Наверное, им что-то не нравится. Но они всегда деликатны. Мы не ведём дома критических споров по поводу моего творчества.

Вы довольно вольно обращаетесь с классическими произведениями. Это ваше право, ваша режиссёрская манера. Большинству она нравится, меньшинству – нет. Я знаю людей, которые категорически не принимают ваше творчество. Я думаю, вы их тоже знаете. Если все режиссёры так будут относится к классике, куда же идти зрителю, который хочет увидеть спектакль в классической постановке?

У нас очень много режиссёров работают в совершенно разных стилистиках. Одни трудятся в среде пластического, физического театра. Другие исповедуют радикальный театр. Третьи – создают тонкие психологические произведения. Есть Римас Туминас с его «Евгением Онегиным». А есть «Обыкновенная история» Кирилла Серебренникова, тонкий психологический спектакль. Есть театр-мастерская Петра Фоменко. Есть, в конце концов, Малый театр. А есть мои произведения. У нас очень разнообразный театр.

Вы не считаете, что некая эпоха закончилась с уходом из жизни Марка Захарова, Галины Волчек, других режиссёров старшего поколения?

Это неизбежно происходит. Великие уходят. Но приходят новые легенды. Формируются, появляются. А, может быть, меняется сама форма бытования таких легенд. А, может быть, наоборот, система авторитетов демонтируется вовсе. Мы не знаем, куда всё идёт, куда движется. Я смиренно принимаю изменения этого времени в рамках своего понимания ценностей, того, что хорошо, а что плохо. А что касается великих, печально, что они уходят. Это жизнь.

Вы учились на курсе у Андрея Гончарова. Чему главному он вас научил?

Учёба – не передача конкретных знаний. Это миметическая, подражательная вещь. Ты встречаешь великого человека и хочешь быть, как он. Он на тебя воздействует своей энергией. Не словами, не знаниями. Я видел перед собой великого человека, мощнейший характер, интереснейшую личность. Мне хотелось подражать ему. Его силе, энергии, жизнелюбию, преданности театру, вере в творчество. Мне кажется, это и есть процесс обучения.

Вы всегда стильно одеты. Процесс выбора одежды доставляет вам удовольствие?

Я люблю хорошую одежду, скажем так.

Какие марки предпочитаете?

Dries van Noten предпочитаю. Люблю отдельные марки молодых европейских дизайнеров. Хотя красивая вещь может встретиться где угодно.

Я видел вас передвигающимся по Москве на самокате. Это экономит время? Или часть имиджа?

Это очень экономит время и очень удобно. Я доезжаю из загорода в центр на машине, паркуюсь, вынимаю из багажника самокат и далее перемещаюсь на нём. Вместо часов в пробках – 5-15 минут.

Вы живёте на Рублёвке?

В этом направлении.

Как вы ладите с вашей женой Ксенией? Я два года проработал с ней в очень близком контакте и могу сказать, что человек она – не простой. У вас всё в порядке?

У нас всё прекрасно.

Без сучка и без задоринки?

Бывают сучки и задоринки. Но куда уж без них.

Читатели не простят меня, если я не спрошу у вас, пользуясь случаем, правда ли, что Ксения Анатольевна беременна?

Нет, неправда.

Спасибо за интервью!