Роман Григорьевич, с которым я был лично знаком (в какой-то момент общались мы очень интенсивно), был человеком, что называется, жовиальным, и представить его в реанимации с коронавирусом — а теперь и вовсе неживым — не представляется, простите за тавтологию, возможным.
От него во все стороны летели искры, иногда очень странные. Самым любимым его пожеланием было «Чтоб ты всралась!», которое в основном, конечно, употреблялось в отношении людей близких и мечтавших таковыми стать (а их была целая очередь).
Меня поначалу это поражало, а потом я решил для себя, что у режиссёра с этим делом проблемы и в его устах это звучит пожеланием самого большого добра и успехов. Он мог прийти на репетицию, где сидели народные артистки РФ, и сказать: «Ой, бл…, опять пи... закурили» (терпеть не мог табачного дыма и выпивал, если вдруг была такая надобность, с большой осторожностью: очень себя берёг).
Журналист Сергей Николаевич как-то заметил, что фамилия Романа Григорьевича звучит как весенняя капель: «Вик-Тюк», и сам он был в определённой степени театральной оттепелью, свежим дыханием неисчислимых подмостков страны.
Роман Виктюк с актерами спектакля "М. Баттерфляй", 29.12.1993.
Суперзнаменитым его сделали, конечно, «Служанки», «Лолита», «М. Баттерфляй», «Рогатка». Потом был тончайше сделанный «Полонез Огинского» и блестящий спектакль «Я тебя не знаю, милый», где одну из главных ролей тоже играл его ученик — актёр Ефим Шифрин, он же Нахим. Но ценители ещё более тонкие помнят такие его работы, как «Квартира Коломбины» — бенефис выдающейся артистки Лии Ахеджаковой, — «Стена» с нею же, «Мелкий бес» в «Современнике», «Соборяне» с Михаилом Ульяновым и Людмилой Максаковой и «Дама с камелиями» в Театре Вахтангова, где, вопреки расхожему мнению о безработности режиссёра, долгие годы лежала, как однажды выяснилось, его трудовая книжка.
Человек-фейерверк, он на самом деле был невероятно скрытным: правды от него добиться не удавалось почти никому из интервьюеров. У меня разок получилось. В той публикации Роман Григорьевич объяснил свои пиджаки расцветки вырвиглаз, забавлявшие светское общество обеих столиц, тем, что они забирают на себя весь негатив, выплёскиваемый на режиссёра, то есть они — щит, броня, которые не пропускают дурной глаз.
Ну и о театральных критиках он высказался в том смысле, что это мухи, которые «питаются падалью и другим подножным материалом». Вообще, в оценках, особенно коллег, он был весьма осторожен.
Роман Григорьевич был очевидно скуповат. Помню совершенно потрясшую меня историю. Я пришёл по какой-то надобности в его огромную квартиру на Тверской, 4, доставшуюся от внука Сталина, а там как раз затевался нехитрый обед. Из пакетика с супом. Так вот, налив этой незавидной пищи себе и одному из бесконечных «племянников», населявших его квартиру, мне он сказал: «А тебя мама покормит». И вернул кастрюлю на плиту.
К нему никто не относился просто так. Он был кометой Галлея, явлением, которое трудно переоценить. Он умел делать спектакли так, что на них ходили по многу раз, как в ресторан или бар. Или в винный. Это его умение угасло с годами.
Как сказал один актёр, знавший режиссёра максимально близко, «пиджаки в конце концов перевесили талант». Перевесить-то они, конечно, перевесили, но в истории российского театра — и общества вообще — сегодня крайне невесёлый день.