Мы расспросили ее совершенно обо всем—и о житье-бытье, и о невероятных путешествиях, и о диктате стереотипов. Ольга ответила так подробно, что рассказа хватит на несколько номеров.

— Ольга, читатель не простит нас, если мы для начала не спросим вас, давно ли вы живете в наших прекрасных краях и не тянет ли, не дай господь, в столицу?

— Должна признаться: по Москве очень скучаю. Но за 10 лет жизни на природе я обросла большим количеством домашних животных. А их ни бросить, ни в город перевезти невозможно. У нас и алабай, и еще три собаки, и дикий кот, который тоже в квартире жить не сможет. Да и удобно здесь: на небольшом пятачке сконцентрировано буквально все — и школа рядом, и магазины.

Но главное, для меня во всяком случае, много интересных людей. Рублевка дарит не только возможности, но и отношения. А что может быть ценнее этого?.. Немаловажно и то, что именно тут растет будущая элита. Получается такое государство в государстве, со своими правилами, законами, обычаями. Ты либо выживаешь, тянешь Рублевку, либо... увы.

— Как завязываются новые связи — в светском формате или просто по-соседски?

— Вы знаете, очень много знакомств происходит благодаря детям. То есть сначала начинают дружить они, а уж мы, взрослые, подтягиваемся. Есть люди, которые так и остаются знакомыми, а с кем-то связь становится глубже, они становятся ближе. А вообще здесь все безумно заняты. У мужчин, мне кажется, даже больше возможностей в смысле общения — мальчишники, посиделки... Женщина же всегда в хлопотах, земля, дом, а главное — дети.

Мамы, которые занимаются бизнесом, — а таких, вопреки расхожему представлению о «рае для домохозяек», у нас очень много, — постоянно в разъездах. Пытаются все успеть — и бизнес, и семью, и оставаться при этом красивой. К чему лукавить, Рублевка — это определенный статус, требования, в том числе к внешнему виду. А еще ты должна дать хорошее образование ребенку, потому что просто кощунственно пренебречь возможностями, которые имеешь.

— Но на это все ведь есть няни-гувернантки. и за домом, мне кажется, смотрят специальные люди, разве не так?

— Помощники есть, конечно. Но ты все равно следишь за процессом, голова включена круглосуточно. Няни разные бывают, одна — хорошая, а другая придет со своим уставом и вместо пользы принесет прямо противоположное. Дом — предприятие: не расслабишься.

— То есть получается, что дом — на вас?

— Да. Дом, дети — все на мне. И животные! А еще участок. Картошку я, конечно, не сажаю, но крыжовник выращиваю. Вы, однако, должны понять: Рублевка — не то, чем я кичусь. Скорее, даже стесняюсь. Потому что, когда люди слышат «Рублевка», восприятие зачастую негативное. У них нет понимания того, что здесь живет множество режиссеров, писателей, академиков, людей интеллектуального труда. Телевидение создало образ «дольче виты». А «дольче вита» — это не мое.

— Каков был ваш путь в тот вид деятельности, который принес вам известность, — к тревел-фотографии?

— Я родилась в семье военных, так что привычка к переездам выработалась с детства. Когда сижу на одном месте, нет ярких эмоций, кажется, что жизнь остановилась. Мы и в Армении жили, и на Дальнем Востоке, и на Украине. Когда не было рядом школы, меня отправляли то к одной бабушке — в Белгород, то к другой —в Елец, то як тете ехала в Минск. Каждое лето мы с родителями уезжали на разные моря.

Они у меня легкие на подъем были: по выходным то в лес, то на рыбалку, то в поход с папой. Активно очень проводили время. Поэтому, когда с мамой уже в столице осели, наступил тяжелый период. Москва вообще нелегкий город, особенно для новичка: ритм бешеный. У меня есть фильм про Центрально-Африканскую Республику, его герои живут в лесу и даже небольшой город у леса сравнивают с муравейником, потому что суета - кишение. И вот ты оказываешься в муравейнике. И теряешься. Класса, наверное, с восьмого мама начала отправлять меня за границу — в мелкие такие путешествия.

В институте поездок было много, тоже туристических. А когда я вышла замуж, забеременела, наступил вакуум. Порядка трех лет я сидела на одном месте. Нам с мужем по 20 лет было — совсем молодые. Вот тогда-то и появились путешествия-экспедиции, захотелось уже не туристами ехать, а искать глубже, узнавать больше и уж заодно свое место в жизни найти.

— И куда же была первого подобного рода вылазка?

— Одна из первых — на Амазонку. Мы там искали почти исчезнувшие племена. Потом была Центральная Америка — Коста-Рика и другие страны. Но вот серьезное осознание того, что да, мне это очень нравится, да, это — абсолютно мое, пришло ко мне в Африке. Сначала была поездка в ЮАР, Намибию, Зимбабве и Ботсвану, и так быстро менялись краски. Скажем, в Намибии я познакомилась с племенем химба. 

Они жили в пустыне на самой границе Намибии с Анголой. Женщины, обмазанные глиной с охрой, смешанной с жиром и смолой кустарника омузумба, что придавало их коже красноватый оттенок, который символизирует кровь. Я поняла тогда: мой мир недостаточно яркий, я еще ничего не знаю о планете, на которой живу. Правда, вернулась до- мой в мае, когда уже все расцветало, но те краски, те голоса, те безумные звезды забыть уже не могла.

 В той же Намибии, в долине Соссусфлей, там везде пески, и, стоя на дюне или на доломитовой горе, ты со звездами наедине: ничто не мешает тебе, ничего не стоит между вами — ни огни города, ни суета его, ни шум.

Древние говорили, что, когда человек перестает замечать звезды, его душа начинает умирать. А вот там она настолько оживает, что ты и свой внутренний голос слышишь: нет ведь ни телевизора, ни радио, ни автомобилей, ни звонков телефонных. В обычной нашей жизни мозг постоянно работает на грани возможного, поэтому болит голова. Там — не болит. 

Высыпаешься, воздухом свежим дышишь. И много времени для того, чтобы подумать о своих желаниях, о предназначении, об увлечениях, о том, чего бы ты хотел от жизни получить. Эти вылазки стали для меня необходимостью. Я стала жить в режиме: месяц — в Африке, пару месяцев — здесь. Исцелялась там. И наконец осознала, что прежде жизнь моя была наполнена всякой ерундой, массой соблазнов — типа витрин, пестрящих роскошью. Это загоняет тебя в определенную кабалу, навязывает стереотипы.

Ну да: это—модно и престижно, а вот то — нет. В конечном итоге становимся рабами вещей, а значит, работаем на обогащение лиц, их создающих и продающих. Там, под звездами, ты понимаешь, что не в этом смысл жизни, что ты понапрасну теряешь время, которое мог бы подарить близким, потратить на собственное обогащение — только духовное. 

Книги интересные, например, читать, в храм сходить, с батюшкой поговорить, с людьми, которые иначе мыслят, подружиться. С теми, кто благотворительностью занимается, например, или опекунство берет над детишками. Мой батюшка говорит так: «Всегда нужно общаться с людьми, которые на голову выше тебя». 

Потому что, общаясь с человеком, наполненным только собой, ты невольно тоже в эту сторону начинаешь двигаться. Мой круг в Африке — ветеринары, работники организаций, которые занимаются сохранением популяций, фотографы... Мир этих людей меня увлек сильнее, чем здешних витрин.

— И тогда-то у вас в руках и появилась профессиональная камера?

— Да. Своих первых фотографий я очень стеснялась: мне казалось, что, если уж называешь себя профессионалом, должен как минимум на него выучиться, диплом хотя бы получить. Окончил ВГИК — значит, режиссер. Хороший, плохой — не важно, но документ есть. Я себя считала середнячком — ничем не привлекательным. В какой-то момент друзья отправили мои фотографии главе National Geographic, и он совершенно неожиданно для меня дал очень высокие отзывы.

— Отзывы дал где-то?

— Просто в ответном письме. И сказал, что готов опубликовать. Тогда я решила создать свой первый сайт, мои работы попали в ИТАР-ТАСС, и гендиректор пригласил меня на встречу. Познакомились, и он, посмеявшись, сказал: «И что вам не сидится там в салонах красоты, что вы лезете в мужскую работу?»

У тебя есть некий уровень смелости и отчаянности, безбашенности даже. Нам такие люди нужны

Арам Ашотович

Был, был стереотип, что фотографами, а тем более дикой природы, репортажниками, женщины быть не могут. Когда же он открыл мой альбом, то удивленно спросил: «Ух ты! Сама снимала?! И в племенах везде в этих была?» А я такая пришла — в юбочке-рубашечке, на каблуках, худенькая... Да, говорю, я. И тут он спрашивает: «А еще можешь?» «Могу, — говорю, — и еще поеду. И с вами ли или без вас, а ездить еще точно буду!» Тогда он вызвал начальника отдела продаж и спросил, смогут ли они это продавать. И получил ответ: да, сможем. Так началось мое сотрудничество с ИТАР-ТАСС, а уже оттуда мои фотографии попали к Араму Габрелянову. 

Тогда как раз создавался канал Lifenews, Арам Ашотович пригласил меня и сказал, что ему нравятся мои работы: «У тебя есть некий уровень смелости и отчаянности, безбашенности даже. Нам такие люди нужны». Меня пригласили в команду операторов.

— Операторов?

— Да, потому что они набирали таких вот — безбашенных и отчаянных. Чтоб могли быстро на происшествие рвануть и сделать съемку, чуть ли не под стол залезть, если именно так нужно снять, просочиться куда нужно. Я должна была учиться и работать с Маратом Сайченко. Но после нескольких часов обучения я сказала: «Извини, но в 30 я это уже не смогу. В 20 — да, я, может, мечтала бы о таком — в мисс Марпл играть, но не теперь».





— Ну это как-то отдаляло вас от путешествий?..

— Нет, почему? Не отдаляло, это просто был другой «уровень» путешествий, не travel — в Африку, а в репортажном ритме — в Сирию, Грозный, на Украину.

А, ну если это называть путешествием... Если ты открыт миру, то и в Подмосковье, и в Карелию можно совершить путешествие. Смотря какие цели ты преследуешь и задачи ставишь.

— Все же путешествие — это досуг, а не работа. В отличие от репортерства.

— Почему же? Путешественник — реальная профессия, внесенная Виталием Сундаковым в официальный реестр. Он как раз добивался, чтобы не путали туризм с путешествием. Путешествие — поход с некой целью. Найти, например, реликвии и привезти их в Россию, как это делал Сундаков. А у меня в последние два года была цель подойти максимально близко к редкому и крупному животному и снять его так, как мало кому удавалось, с целью развеять стереотипы об их необоснованной агрессивности. 

А поехать там куда-то и просто пройти каким-то маршрутом — не цель, а отдых, туризм. Например, Федор Конюхов — у него как раз путешествие, особое, внутрь себя, некое изучение границ своих физических возможностей.





— Но все-таки назвать поездку репортера в сирию, допустим, путешествием я бы не рискнул.

— У него же тоже цель — снять жертв конфликта или наших солдат на позициях, или беженцев, или госпиталь.

— Ну это уже, скорее, фото-журналистика получается. Вот чем мы занимались в Папуа — Новой Гвинее, когда затерянные племена искали?

— Мы знали примерно, где живут несколько семей, а там в общем-то довольно опасно. Был конфликт с папуасами: они грозились нас под утро убить. Тоже Сирия. Своего рода экстрим, если так уместно в этом случае сказать, — и там и там.

— А кто был вашим партнером в первых поездках?

— Я летала с друзьями — либо с лучшей подругой-единомышленницей, либо с дядей — Евгением Снигиревым. Он опытный путешественник, руководил Клубом московских путешественников. Ему, кстати, уже 68 лет, а он каждый год бегает на Эльбрус. Однажды замечательно сказал: «Я на Тибете был и заодно на Эверест сбегал». Очень легкий на подъем, мы с ним и в Антарктиду вместе ездили, и в Африку не раз.





Так как поездки непростые были, я окружала себя самыми надежными людьми, выносливыми и легкими на подъем. Одна Эфиопия чего стоила! В то время восемь лет назад, страна была достаточно опасная. А если ты на хороших машинах ездишь, так вообще. Нам под колеса бросился окровавленный человек, его чуть зацепили, а вторая машина, которая следом шла, его уже сбила. У меня был дикая истерика, я хотела остановиться, но мне объяснили, что этого делать нельзя: все отберут, машины угонят, убьют, потому что здесь это такой способ заработка — добро пожаловать в Эфиопию.

А когда жили в палатках в долине реки Омо, однажды ночью, в ливень и грозу, мне прямо со вспышкой молнии в сетку полога заглянула такая жуткая морда! У меня в голове сразу мелькнула Дайан Фосси, которую зарубили мачете в Руанде. Обошлось! Но чем более дикая страна, чем опаснее там, тем интереснее экспедиция!





— Да, за адреналином туда...

— Нет, скорее, за познанием своих возможностей — насколько у меня кишка не тонка.

— Ну теперь-то знаете!

— Да, теперь знаю. Мы когда прилетели первый раз в ЦАР, в Банги, вся страна горела, военный переворот... И что приземляться, как я прошу, под мою ответственность или возвращаться, как требует пилот?.. После переворота террористические группы хлынули в места, где живут очень редкие лесные слоны. Я про них узнала у Андреа Туркало — женщины-ученой, которая выделила их в отдельный вид и 27 лет им и занималась. Сейчас, увы, проиграна битва за слонов. Их и было-то всего 800, а тогда эти бандиты убили 92, может, и больше. 

Там нищета такая была, что местные жители приходили и растаскивали все останки, даже тухлые уже. А браконьеры продавали бивни — очень ценные, так как они плотнее и темнее, чем обычные, и на эти деньги покупалось или менялось оружие. Кстати, в «Парке Юрского периода» динозавры кричат голосами лесных слонов, а запись голосов передала режиссеру именно Туркало. 

Наш фильм про этих слонов выдвигался на «Лавровую ветвь» как лучший научно- просветительский. Собственно, такие люди, как Туркало, подтолкнули меня заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь, — документалистикой. Я снимаю фильмы зачастую на свои средства, потому что считаю необходимым заявить: эти животные, леса, люди — на грани. 

Битву за слонов я назвала проигранной, потому что мы год про них рассказывали и боролись, но сейчас пошла новая волна браконьерства, и Андреа была вынуждена покинуть эти леса, она уже месяц живет в Нью-Йорке, поменяла профессию. Для нее это сильное потрясение, ведь кроме нее никто этим не занимался, а она, даже раком заболев, уезжала лечиться и снова возвращалась к слонам.





Думаю, для нее это стало жизненной катастрофой. В ЦАР сейчас просто кошмар: государство людьми не занимается, идет только дележка власти, нищета страшная.

В прошлом году мы снова там были — сняли фильм о слонах и еще о гориллах, и как раз должны были состояться выборы. Нам сказали, что людей с камерами в стране не хотят. И мы искали какие-то объездные пути, чтобы добраться в тот район, потому что через столицу и крупные города это было совершенно невозможно — с камерой-то. 





В таких странах нестабильных, где нет ни полиции нормальной, ни представительств международных организаций, попасть в плен или тюрьму — смертельно опасно. Когда у меня случился конфликт с караваями, это такое племя в Новой Гвинее, я звонила по спутниковому телефону человеку, который нас туда отправил, она мне сонно ответила: «А что я могу сделать?»

Я ее попросила хотя бы в консульство российское позвонить. «А я не знаю, как это сделать». «Ну тогда молитесь, чтобы я не вышла отсюда», — посоветовала я.

Как лидер экспедиции я должна просчитывать все, любую случайность, чтобы знать, как выбраться.

— Ольга, мы искренне желаем вам, чтобы поводов совершать экстренные звонки «по спутнику» у вас больше не было, и, ровно как читатели «На Рублевке Life», будем ждать продолжения интервью, которое оказалось даже занимательнее, чем мы предполагали. вы так эмоционально и детально все рассказываете, что ощущение, будто все эти невероятные приключения происходят с нами. спасибо!