— Александр Степанович, давайте начнем сначала. Как случилось, что вы оказались здесь, в Барвихе Luxury Village?

— Вы, наверное, знаете, что, большая часть моей жизни прошла в Большом театре, в артистической деятельности. Когда все развалилось, затрещали по швам и мы.
Да и я сам перестал соответствовать тем высоким требованиям, которые предъявляются ведущим солистам главного театра страны. И я открыл свое собственное дело — себе по плечу. Успешное? Неуспешное? Нормальное! Во всяком случае, этот бизнес дал мне возможность кормить мою семью. 





По прошествии некоторого времени мне предложили вернуться в Большой, но уже в ранге исполнительного директора. И вот тогда-то, кроме привычного счастья пребывания на Театральной площади, я испытал серьезное разочарование. Худруком театра в тот момент был выдающийся дирижер Геннадий Николаевич Рождественский. Но у него нервы сдали гораздо раньше. Я пришел на работу — наши кабинеты были напротив, — а его нет. Оказалось, забрал какие-то личные вещи и больше не вернулся. Наелся. Ужасно неприятно, что и на него, и на меня потом пытались вылить ушаты грязищи. Причем те, кто это делал, не понимали, что на них уже заготовлены ровно такие же. Рожественский — дирижер, писатель, философ, историк и пропагандист музыки, могучая фигура. Когда за пультом стоит Геннадий Николаевич, музыканты начинают постигать истинный смысл своей профессии.

— А какие причины заставили уйти лично вас?

— Я сейчас думаю, что никакой злонамеренности в этом не было, но театр находился в глубочайшем финансовом кризисе. Я не мог доказать, что хорист, который проводит на репетициях весь день, не имеет возможности заработать что-то на стороне, что весь его доход здесь, в театре. Слабость моей позиции была еще и в том, что я сам — из них, из артистов. И полностью отстраниться от их проблем, став управленцем, не смог.





Мне же говорили так: у нас в стране голод, а ты хочешь за танцульки деньги платить. У кого-то, наверное, это вызовет ироническую усмешку, но я точно не хотел, чтобы кто-то когда-нибудь сказал: «А ты помнишь весь этот ужас тут при Ворошило?» И я ушел. Предпочел, чтобы в истории театра остались мои Яго и Чичиков. Я же пел мировую премьеру «Мертвых душ» Щедрина, эта запись — до сих пор самый продаваемый в мире альбом из современных опер. К тому же коллектив, из которого приходят новости не о творчестве, а о том, кто кому дал в глаз, — уже не театр, а базар, помойка. Я считаю, что здесь, в Барвихе, мне, нам всем дали прекрасный шанс.

В то значительное улучшение жизни, которое мы наблюдали последнее десятилетие, внесла свой вклад и компания Mercury. Тут было восемь гектаров картофельного поля. А сейчас?.. Так что, когда в воздухе стала витать идея концертного зала, я сразу ее подхватил.

— Вы перешли сюда из Московского международного дома музыки, который, собственно, и открывали?

— Да. Когда я оказался в Барвихе, не было даже котлована. На первом этапе я был консультантом. Пригодился мой артистический и административный опыт. В частности, когда зашла речь о том, какой должна быть в зале акустика, я отстаивал естественность в противовес, скажем так, электронности. Результат вы можете слышать. Думаю, большинство моих рекомендаций оказались полезными. Наш зал и сейчас, спустя восемь лет после начала работы, остается самым продвинутым: здесь можно сделать все — и концерт, и спектакль, и киносеанс провести. Строго говоря, мы не театр, но постановки Кирилла Серебренникова у нас, например, идут. 





Мы ни разу никому не сказали: это невозможно. У нас возможно все. Я перед началом любых совещаний по творческо-производственным вопросам всегда говорю: «Давайте определимся, мы собрались, чтобы сделать или не сделать? Если чтобы сделать — то у нас все получится». Вы сейчас проходили по служебному коридору, полностью заклеенному афишами. А ведь это лишь малая часть сделанного. Самые важные этапы — Пласидо Доминго, Йонас Кауфман, Хосе Каррерас, Том Джонс, Хулио Иглесиас. И Юрий Антонов.
И группа «Ленинград», которую я считаю неотъемлемой частью нашей культуры.

— Если бы сейчас начать заново, вы бы что-то сделали в зале по-другому?

— Пожалуй, нет. Мы должны исходить из того, где мы находимся. Электричка — раз в час. Спецтрасса. Жители определенного социального статуса. И мы работаем для этих людей в этих обстоятельствах. Я получаю огромное удовольствие, когда удается на все сто процентов угадать ожидания публики. Так было на концерте Анны Нетребко и Юсифа Эйвазова в прошлом октябре. Я никогда не забуду атмосферу в зале. Но, если быть объективным, таких артистов, каким был Муслим Магомаев, а сейчас является Анна Нетребко, можно сосчитать по пальцам, это штучный дар. Денис Мацуев — он та- кой один. А если бы все были Мацуевы, то мы бы потеряли критерии оценки. Талант должен над всем парить, поднимаясь все выше и выше.





— Какие задачи ставят перед вами владельцы компании?

— Когда мы открывались, в шутку или полушутку кем-то было произнесено: мы должны стать сельским клубом нашего крайне необычного села. Мне кажется, что в определенной степени эту задачу выполнить удалось и мы уже воспринимаемся как культурный центр Рублево-Успенского шоссе. Тут есть такой момент: то, что публика не «висит на люстре», как выражаются артисты, далеко не всегда означает, что артист плох — часто ровно наоборот: с теми, кто пришел, происходит такое единение, что выступление становится фактом высокого искусства. Если мы чего-то не видим, это не означает, что его нет.

— Я помню у вас фантастический концерт еврейской свадебной музыки.

— Ицкаха Перлмана я первый раз услышал на церемонии «Оскар», был поражен и сразу решил его привезти в Барвиху. Он согласился, выступил с ансамблем музыки клейзмер. Да, это стало нашей победой. Мы с вами подсели на этот крючок. Иногда истинное удовольствие получаешь совершенно не от того, от чего собирался получить. Я уже 10 лет езжу на Зальцбургский фестиваль, специализирующийся на экспериментальных оперных постановках. 

Так вот, в прошлом году меня потряс концерт абсолютного классика, прекрасного пианиста Гриши Соколова. И я подумал: «Да весь фестиваль стоит одного этого выступления!» Я же помню, как 15-летний Соколов выиграл конкурс им. Чайковского, занял первое место — и потом исчез. Он человек со своим мировоззрением, со своим видением. Принципиально не дает концертов в Москве. 

А еще я помню Горовица. Я был темнота, из села. Мне сказали: никто Шопенане играет так, как он. А мне показалось странным, что у него туше — как у духовика, он не царапал, а как бы щупал клавиши. Но, когда зазвучала музыка, я забыл обо всем. Моя мечта — чтобы в этом зале были такие исполнители, чтобы мы показывали самые великие образцы.





Вот у нас был концерт Эрики Баду. Уникальная исполнительница, непревзойденные возможности голоса. Или Хулио Иглесиас. Ну да, сладкоголосый. Но он выдающийся исполнитель, вознесшийся над серостью мира. И это для нас не бизнес, а, скорее, гуманитарная работа. Я, когда вижу, как раскупают родители детские музыкальные абонементы, радуюсь: таким образом строится наше будущее. Без обращения к истории может родиться только уродство.

— Александр Степанович, меня очень смущает большое число пустых дат в вашей афише. Нельзя ли увеличить количество представлений?

— Тут мы с вами вынужденно спускаемся с небес на землю. У нас, кроме выходных и праздничных дней, с коммуникацией дела обстоят не так-то просто. Мы ведь и в 11 вечера публику пытались собирать. Не получается. Люди не могут доехать. Есть еще одна проблема. Мне это не очень нравится, мягко говоря, но мы должны с этим мириться — идти навстречу опаздывающим зрителям. Да, задерживаем концерты и пускаем во время представления, в перерывах между номерами. У нас, и в этом смысле тоже, очень вышколенные контролеры-билетеры: всегда проведут с фонариком, посадят. Для меня это намного лучше, чем обидеть зрителя, не пустив его в зал. В такой ситуации ведь может оказаться каждый. 

Что касается афиши, то наш приоритет — дети. Каждые выходные мы что-то делаем для них. Это не только спектакли, но и детская Масленица, детский Новый год, события не только в зале, но и на территории комплекса. К тому же мы — часть большой компании, торгующей товарами класса люкс, и у нас много мероприятий «не афишных», специализированных. А еще мы открыты для всех тех, кто хочет устроить торжество, но не может провести его дома или просто в ресторане. Оказываем им всяческое содействие. Наверное, наша афиша не такая насыщенная, как у Большого театра — но у них-то 15-миллионный город. Мы работаем в той системе координат, которая нам задана. Мне лично хотелось бы, чтобы в программировании мы больше опирались, что называется, на отечественного производителя, но повторюсь: каждый день Юрии Антоновы не рождаются. 





Очень много артистов являются телевизионным продуктом и за пределами экрана не интересны. Мы как-то затеяли у себя шоу, которое на экране идет каждый день. Два месяца провисели афиши: не было продано ни одного билета, ни одного. Есть артисты известные: их знают. А есть популярные: их любят. Так вот: удельный вес популярных сейчас «парадоксальным» образом стал меньше. Я помню свой приезд в столицу, тогда как раз открылся кинотеатр «Октябрь», показывали «Москва слезам не верит». Так мы с женой отстояли колоссальную очередь. Сейчас такое представить себе невозможно. Мы до тонкостей разбирали пение Сергея Яковлевича Лемешева, Елены Васильевны Образцовой, Ирины Константиновны Архиповой. 

Я работал с величайшим оперным режиссером всех времен и народов Борисом Александровичем Покровским. Яго спел со Светлановым. Чичикова — с Темиркановым. А нынче разве хочется чего-то разбирать?.. Я пришел в театр в тот же год, что и балерина Надежда Павлова. Это была богиня. И Людмила Семеняка, и Катя Максимова. Марис Лиепа, Александр Годунов. С ума сойти! А сейчас? Человек еще только намеревается чихнуть, а он уже звезда. Вроде они симпатичные, приятные, а только таланта нет, нет откровения.

— Не кажется ли вам, что билеты в зал стоят слишком дорого?

— Нет. Эти цены — результат серьезной исследовательской работы. Мы в идеале должны окупать затраты на артиста, и то далеко не всегда получается. Цели извлечения прибыли перед нами не стоит. К тому же, если билет стоит дешево, у зрителя сразу возникает мысль: что-то здесь нечисто, не пойду. Такая психология.

— Каково соотношение жителей Рублевки и москвичей среди посетителей зала?

— Девяносто пять процентов Рублевки, пять — Москвы. Я бы хотел, чтобы это соотношение менялось. Но транспорт, транспорт! Пока — нереально.

— Каким вы видите позиционирование «Крокус Сити Холла» относительно Барвихи?

— Честно? Считаю, что конкуренции нет. У них 6100 мест. У нас же 758 при максимальной конфигурации, которая почти не применяется. У нас сцена двигается за счет зрительного зала.

— Вы сами — житель Рублевки?

— Да, дом в Шульгино, тут по соседству.





— А почему не в знамени- том ДСК «Солист» в Дарьино, например?

— Это же поселок Большого театра. Там я тоже жил. Сосед мой был Мазурок, напротив — Елена Васильевна, слева — Артур Эйзен, рядом — Миша Габович, сопрано Тамара Сорокина. Но я очень легкий на подъем. В Москве тоже поменял несколько квартир. А вот мысли уехать из России у меня никогда не было. Мне предлагали, но я даже всерьез не рассматривал это вариант. Понимаете, я сейчас в таком возрасте, когда многих людей, с которыми хотел бы поговорить, уже нет в живых. И это ужасно. Так вот, расставание с Родиной для меня — это как будто ты сам убиваешь возможность общения, сам умертвляешь свой круг. Я могу поменять Новодарьино на Глазынино, Глазынино — на Шульгино, но страну — никогда.

— После того как вы спели песню «Подвиг» о Брежневе, на вас посыпались привилегии?

— Это был уже совсем излет его правления. 19 февраля 1982 года. Встречу Леонида Ильича с избирателями Бауманского района Москвы в Кремлевском дворце съездов показывало «Интервидение». За кулисами говорили: «Все, Ворошило улетел в космос». По окончании Брежнев меня поздравил с премьерой. Был он маленький, мне по грудь, лохматый, почти уже не ходил, передвигался, как пингвиненок. Сказал мне: «Спасибо! Говорят, мы с вами земляки». Я жене говорю: «Вот дела! знает! помнит!» А потом был праздничный концерт в Большом театре к 8 Марта. После него — снова поздравления. «Спасибо! Говорят, мы с вами земляки».

Я, хоть и не Брежнев, а тоже говорю вам спасибо за искреннее интервью! Творческого вам и физического долголетия!